Ирина Лукьянова, учительница, писатель и журналист, взялась написать о том, почему страну захлестнула волна детских суицидов и что нам с этим делать.
И написала внятный и убедительный текст.
Где-то поблизости находился Дмитрий Быков (учитель, писатель, журналист…), имевший возможность прочитать текст и не согласиться с причинами, следствиями и рецептами.
Конечно, Быков тут же написал свой, внятный и убедительный ответ.
Результат семейной полемики — перед вами.
Остается добавить, что если муж и жена, да еще столь великие умом и талантами, не смогли даже приблизиться к общему мнению в этом вопросе, придется прибегнуть к коллективному сознательному и пригласить всех читателей к обсуждению — на сайт "Новой газеты".
Ирина ЛУКЬЯНОВА: И глядишь, появятся в русской литературе герои, которым нравится жить и работать, а дети перестанут выходить в окно
Как говорят в телевизоре после плохих новостей — «но жизнь продолжается». Кого бы мы ни выбрали 4 марта, зима кончилась, и весна все равно наступает. Следует жить, шить сарафаны и легкие платья из ситца, работать и строить нормальную страну независимо от исхода выборов.
Политика изрядно оживилась, следует ожидать появления новых партий. Если бы у меня было достаточно сил и нервов, я создала бы Партию родителей. Не очередную «Какую-нибудь Россию», а просто родительскую партию. Озабоченную исключительно тем, чтобы сделать свою страну пригодной для проживания. Чтобы здесь можно было рожать детей, учить их, лечить их, радоваться с ними жизни и не испытывать постоянного страха за них. Чтобы дети захотели здесь остаться, работать и утешать нашу старость.
Не в пользу жизни
Родители живут под гнетом дикого страха. Боятся рожать в роддомах. Боятся лечиться в поликлиниках. Боятся прививок. Боятся неэкологичного питания. Боятся лечения. Боятся устроить ребенка не в ту школу, выбрать не ту дорогу, недодать, недовложить. Боятся, что не поступит. Боятся, что армия. Боятся, что всю жизнь просидит на шее.
Как страх микробов заставляет психически больного постоянно мыть руки, так страх за ребенка заставляет родителя компульсивно засыпать ребенка десятками вопросов: уроки сделал? а что задано? а где дневник? а почему не знаешь? а что ты делал все это время? и сколько ты еще планируешь пинать балду? а как ты ГИА сдавать будешь? а ЕГЭ? а что ты потом-то делать собираешься? невесту богатую искать?
Дети уходят от вопросов, отворачиваются, замыкаются, запираются в свои комнаты. Уходят в компьютеры. Уходят из дома. Уходят из жизни. Они не выбирали, где им родиться, но дожив до подросткового возраста, начинают выбирать, где и как им жить, и жить ли вообще. И этот выбор часто оказывается не в пользу той жизни, которую мы для них построили в своей стране, а то и вовсе — не в пользу жизни.
Их можно понять: наша мучительно любимая страна для счастья мало оборудована, да и для жизни тоже. В ней принято экономить ресурсы, в основном эмоциональные. Беречь улыбки, скрывать радость, прибедняться, а свою любовь и заботу выражать бранью и попреками. Оттого так тяжко всякий раз возвращаться на родину из-за границы: здесь эмоционально тяжело. Население скупо на «поглаживания», если пользоваться термином Эрика Бёрна, и щедро на пинки.
Дети, вырастающие из возраста, когда любовь, объятия, улыбки и поглаживания им еще достаются даром, плохо переносят выход в наш безрадостный взрослый мир. Приходят из школы полубольные: «И так еще шесть лет? И ничего нельзя сделать?»; «Зачем они каждый урок нам говорят, что мы дураки и не сдадим ЕГЭ?»; «Почему они все орут?»; «Я больше туда не пойду. Какой смысл?»
Любовь зла. И агрессивна
Они приходят домой, а дома их ждем мы с нашими вопросами: что получил? двойку исправил? с физичкой поговорил? У лисы есть нора, у птицы есть гнездо, а у детей человеческих нет никакой норки, чтобы спрятаться, отдышаться, отлежаться в любви и безопасности, набраться сил. Дома уже мы беремся за пилу и орудуем, пока не иссякнет запал агрессивной заботы. Спрашиваю недавно одну мать: «А зачем вы так кричите на ребенка?» «А я, — отвечает она печально, — пытаюсь до него достучаться».
Мы сейчас с 10-м классом читаем программного Достоевского, так вот там Мармеладов спрашивает: «Знаете ли вы, что такое, когда человеку некуда пойти?» Не все, но знают.
Наши дети выходят в окно или сигают с крыши, когда им некуда пойти. Когда здесь ничто не держит достаточно крепко. Они записки оставляют: «Мама, прости», и еще маме подарок на прощание. Или: «Живите с ним, раз он такой хороший» — это про брата. Или вот еще: «Все спрашивают, а если бы твои друзья пошли прыгать с крыши, ты бы тоже пошел? Да».
Здесь может удержать только любовь и забота, но они еще не понимают нашей злобной любви и заботы, вооруженной двуручной пилой. И они пойдут прыгать с друзьями с крыши, потому что друзья — это единственный островок душевного комфорта среди бескрайних российских просторов неблагополучия и тоски.
Они спрашивают на уроках: почему русская литература такая депрессивная? в ней хоть что-нибудь позитивное было? зачем у Бунина все время про смерть? а у Некрасова есть хоть что-нибудь не тоскливое? а есть вообще герои, которые не на диване лежат, не с ума сходят, не старушек мочат, а делают что-нибудь хорошее? такие, которые любят жить и работать?
И видно уже, что силы на исходе, что зима была тяжелая, и вместо «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека» берешь «Узнаю тебя, жизнь, принимаю и приветствую звоном щита». И еще: «И мир опять предстанет странным, закутанным в цветной туман». Литература — она ведь еще и для этого: она создает в душе золотой запас радости и красоты, которого хватит, чтобы протянуть через долгую темную зиму — хоть свою личную, хоть политическую.
Цветы и кольца
Удивительное дело, но на выходе из нынешней политической зимы все заметнее стала проявляться принципиально новая для российской политической жизни тенденция: мирный веселый протест вместо привычного бунта, бессмысленного и беспощадного. Что смешное — то уже не страшное. Детские синие ведерки на крышах машин превратили чиновничьи мигалки в национальное посмешище; партию, известную как ПЖиВ, затроллили до полного устранения из предвыборной агитации; сочинение митинговых плакатов стало новой народной забавой, а атрибутика протеста — ленточки, цветы, шарики и даже кольца — оказалась праздничной, почти свадебной: гулять — так гулять! «Белое кольцо» сделало большое дело: когда еще на нашей памяти Москва была такой веселой и дружелюбной, причем безалкогольно?
Силу невинной усмешки продемонстрировали еще чехи в свою бархатную революцию: танк, выкрашенный в розовый цвет, перестает быть страшным. Гвоздики в танковых дулах, make love, not war — все это сыграло в свое время свою важную роль в мировой истории. Но не в российской, которая так и продолжает свой одинокий мортал комбат.
На новом историческом повороте нам опять наобещали новых танков и ракет, стальных кулаков и прочего смертоносного свинца. Россия снова обустраивает себя для смерти, а не для жизни. Путин не нашел для своей предвыборной речи ничего привлекательнее, чем призыв вместе умереть под Москвой. Оскомину набило, как российское патриотическое кино последнего десятилетия, где весь смысл состоит в том, чтобы все главные герои как один умерли в борьбе за какое-нибудь это, а то и без этого.
Не то чтобы я хотела дискредитировать понятие «умереть за родину». Скорее — реабилитировать понятие «жить на родине». Видеть ее не стальным чудовищем, не сверхдержавой, а домом, психически нормальной страной. Исторически непривычный образ России как дома понемногу складывается: уже появилась статистически значимая масса людей, которые живо заинтересованы в том, чтобы страна стала безопасным и уютным местом для обитания. И которые готовы для этого не только махать ленточками, но и писать, к примеру, в свое свободное время скучные запросы в прокуратуру или участвовать в семинарах по использованию бензопил, на случай если опять придется (вместо госслужб) тушить лесные пожары.
И поэтому не так уж важен исход выборов 4 марта: так или иначе, а страну, пригодную для жизни, общество уже потихоньку начало обустраивать совершенно независимо от государства. И, глядишь, когда-нибудь появятся литературные герои, которым нравится жить и работать, а дети перестанут выходить в окно.
Так и тянет закончить: «Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе» — но вот из принципа не буду.
«Молодость ходит со смертью в обнимку»
Дмитрий БЫКОВ:
Как ни соблазнительно сказать, что в детских самоубийствах, эпидемически вспыхивающих по всему миру, виноваты социальные условия, — приходится признать, что они тут совершенно ни при чем: подростковые суициды происходят что в исламских государствах (пятнадцатилетняя девушка вешается якобы из сострадания к Хусейну), что в Штатах (подросток стреляется на почве несчастной любви), что в Скандинавии (девушка травится снотворным из-за нестандартной фигуры).
Проблема есть. В Бристоле — на юго-западе Англии — такая эпидемия пять лет назад унесла пятьдесят жизней, искали тоталитарную секту, не нашли, нашли зато сетку. Обычную социальную сеть, где после каждого подросткового суицида писали восторженные эпитафии, несли виртуальные цветы и делились воспоминаниями из разряда «Она была лучшей среди нас!». Сеть тогда закрыли, а информации о продолжавшихся бристольских суицидах перестали публиковать — и ничего, утихло.
Джеффри Евгенидис, очень неглупый американский романист, написал роман «Девственницы-самоубийцы», хорошо экранизированный молодой Софией Копполой, и отчасти снял табу с проблемы, но художественное исследование не может расставить все точки над «i» — Евгенидис не психиатр и не социолог. Наш соотечественник Сергей Гандлевский высказался еще определеннее: «Молодость ходит со смертью в обнимку». Фотографиями подростковых самоубийств — имитационных, конечно, но от того не менее впечатляющих — прославился Ларри Кларк, в чьем «Кен-парке» главный герой вышибает себе мозги сразу же после титров. Гай-Германика в «Школе» опять-таки не обошлась без этой темы. Пора признать, что смерть в подростковом возрасте притягивает так же, как секс, — поскольку именно в это время подросток постигает границы собственного «я» и пробует за них прорваться. Отсюда любовь к пограничным состояниям — наркотическим, эротическим, пусть даже и суицидальным, — и давно объясненная Фрейдом связь между Эросом и Танатосом, над которой можно сколько угодно издеваться (как Михаил Успенский в «Жихаре» — «Эрос-то на гусельках, Танатос-то в бубны»), но она от этого никуда не исчезает.
Подростка возбуждают небывалые возможности, которые он в себе открывает, и это не только возможность кого-то трахнуть, или что-то грандиозное совершить, или отправиться в кругосветное путешествие, но еще и вполне вероятная перспектива что-то взорвать или уничтожить себя. Это, если не учитывать последствий, одинаково привлекательно. Самый вожделеющий, самый эрогенный возраст — одновременно и самый суицидальный, поскольку, как точно доказано Веллером, почти все мы стремимся к максимальному действию, а действия максимальней самоубийства не придумаешь, разве что мир взорвать, но у подростка таких возможностей маловато. Не станем повторять глупостей о том, что подростка привлекает ситуация всеобщего грядущего раскаяния — вот, мол, родители пожалеют, одноклассники поймут… Это объяснение столь же наивно, как догадка, будто первый сексуальный опыт совершается исключительно для рассказа о нем в классе. Плевал подросток на этот рассказ в классе, его интересует попробовать небывалое. О последствиях секса он многого не знает, о последствиях самоубийства — тем более.
Гиперсексуальность, как точно показано у Евгенидиса, — едва ли не ведущая причина подростковых суицидов, которые чаще всего происходят на ровном месте либо от скуки. Любой нормальный человек обязан пройти через эти соблазны: кто не задумывался о самоубийстве — тот, скорее всего, либо жизнерадостный кретин, либо безнадежно самовлюбленный и дрожащий над собой ботаник, либо человек, напрочь лишенный либидо, что вовсе уж редкость. Но тот, кто позволял себе от фантазий перейти к действиям, — тоже не обладает тормозами, без которых прожить невозможно; и вот пройти по этой тончайшей грани приходится в тринадцать-пятнадцать лет каждому, и как-то проходим. Но не зря вскрывающая себе вены тринадцатилетняя девушка из семейства Лисбонов в ответ на недоумения доктора заявляет: «Вы просто никогда не были тринадцатилетней девушкой». И она права.
Обо всей этой подростковой каше в головах написаны тонны литературы: «Чок-Чок» Горенштейна, «Митина любовь» Бунина, «Володя» Чехова, «Жало смерти» Сологуба, «Русские сказки» Горького; есть у нас примеры литературы, сочиненной молодыми самоубийцами, вроде насквозь болезненной, очень умной и совершенно подростковой книги Вейненгера «Пол и характер». Литература давно очертила проблему, но явно не торопится подсказывать варианты спасения.
Что с этим делать? Что вообще можно сделать с тягой человека преодолевать границы? Без этой тяги он бы не вышел из вечного первобытного детства. Назовем несколько серьезных попыток помешать подросткам-самоубийцам: первая, кстати, именно роман Евгенидиса, деэстетизирующий самоубийство, подробно описывающий расплату за него. Не менее удачен рассказ Марины и Сергея Дяченко «Баскетбол» — столь жуткий, что и человеку с крепкими нервами его не посоветуешь на ночь, но для подростка самое оно. Есть циничная черная комедия «Самоубийцы» — очаровательный фильм Егора Баранова, где есть и талантливый сценарий Патренина и Меркулова, и множество литературных отсылок, и славные актерские работы. Но самое надежное — попросту объяснить ребенку, что если после сексуального опыта, более или менее удачного, всегда можно его повторить, а грусть после соития со временем улетучивается, то после суицидального опыта, сулящего куда более острые ощущения, повтор невозможен, а эффект сомнителен. Все, кто плачет на социальных страничках, все эти черно-розовые эмо с виртуальными букетами — забудут о вас назавтра, а после выхода из подросткового возраста и вовсе перестанут понимать, что это с ними было такое.
Так что — ничего чрезвычайного, никакой панацеи, никаких сверхъестественных мер. По мере сил увлекаться чем-нибудь серьезным, отвлекающим от примитивно-биологической тяги к смерти и сексу, любить родных и путешествовать, чтобы калейдоскопом впечатлений побеждать зацикленность на физиологии.
Джеффри Евгенидис "Девственницы-самоубийцы"
Интересная особенность романа заключается в том, что повествование ведётся от лица группы подростков, живущих по соседству с сёстрами Лисбон и тайно влюблённых в них. Спустя годы они пытаются разобраться, почему всё произошло так, как произошло. Поэтому читатель смотрит на семью Лисбон как бы со стороны (как её видят эти ребята) - безвольный отец, деспотичная религиозная мать и загадочные девушки, понять которых так и не смог никто.
Роман был переведен на полтора десятка языков, а в 1999 году был экранизирован Софией Коппола - и фильм только прибавил славы автору.
Morskaia | 2 марта 2012 г. в 10:15
Кто-то говорил, что к концу 2012 года суицида будет очень и очень много.
Ирина Огнева | 2 марта 2012 г. в 10:41
Мне кажется, что таких случаев всегда много. Просто сейчас идет "волна" публичных рассказов
VolNa: | 3 марта 2012 г. в 08:34
Спасибо, что привлекли наше внимание к этой публикации! Хотела написать: супер! блестяще!... но уж очень тем болезненная. Думаю, правы оба! Предложенные лекарства для этой эпидемии, нужно принимать в комплексе.
Ирина Огнева | 3 марта 2012 г. в 08:38
согласна, единственного правильного рецепта не существует
GeorgiNNa | 5 марта 2012 г. в 13:19
На 100% согласна с Дмитрием. А Ирине могу сказать - герои литературных произведений соцреализма любили жить и работать. Как мы с ними поступили, все помнят. "Все счастливые семьи похожи друг на друга", нет необходимости писать об этом, снимать кино. А вот про несчастные, которые каждая по-своему...